Вокруг света на 'Коршуне' - Страница 82

- С богом! Постарайтесь отыскать и спасти человека! - говорил капитан и снова приставил бинокль к глазам, стараясь разглядеть в волнах упавшего. Кто это упал за борт, Андрей Николаевич? - спрашивал он, не отрывая глаз от бинокля.

- Артемьев... Скоблил шлюпку... Верно, перегнулся и упал.

Несколько десятков биноклей было обращено по направлению, в котором должен был находиться упавший, но все молчали. Никто не хотел первый сказать, что не видать матроса.

На палубе царило гробовое угрюмое молчание. Матросы толпились на юте, взлезали на ванты и напряженно и сердито глядели на океан. Каждый из них, быть может, думал, что и ему возможно очутиться в океане и погибнуть, а русский человек, храбро умирающий на земле, очень боится перспективы быть погребенным в морской бездне и съеденным акулами. И многие снимают шапки и крестятся. По всем этим загорелым сурово-напряженным лицам видно, что матросы уже считают Артемьева погибшим и не надеются на спасение. Еще поймал ли он круг? И хорошо ли плавает? Да и как поплывешь при этакой волне?

Но никто не решается высказать свои мрачные опасения по какому-то общему всякой толпе чувству деликатности в подобных случаях. Только молодой первогодок, круглолицый матросик с глуповатым выражением своих больших добрых тюленьих глаз, громко говорит, обращаясь к Бастрюкову:

- А ведь не найдут, Михаила Иваныч. Наверно, Артемьев уже ко дну пошел!.. Бедный! - жалобно проговорил он.

- А ты почем знаешь, что не найдут? Не знаешь, так попусту и не мели языком! - внушительно проговорил Бастрюков.

И, заметив, что молодой матросик совсем смутился, получив в ответ на свое простодушное излияние такой строгий окрик, Бастрюков проговорил уже обычным своим мягким и добродушным тоном:

- А может, бог даст, и разыщут. Мичман Лопатин башковатый человек и знает, где искать... А Артемьев, небось, не дурак - не станет против волны плыть... Он лег себе на спину, да и ждет помоги с корвета. Знает, что свои не оставят... А как увидит баркас, голосом крикнет или какой знак подаст... Тоже у нас вот на "Кобчике" один матросик сорвался и на ходу упал... Так волна куда сильнее была, а вызволил господь - спасли. И акул-рыба не съела! Вот видишь ли, матросик. А ты говоришь: не найдут. Еще как ловко найдут!

Этот покойно-уверенный тон, звучащий надеждой, действует на матросов гораздо успокоительнее, чем слова Бастрюкова о башковатости мичмана Лопатина и чем рассказанный факт спасения матроса с "Кобчика". И вера Бастрюкова в спасение, как бы вытекающая из его любви к людям, невольно передается и другим; многие, только что думавшие, как и первогодок-матросик, что Артемьев уже потонул, теперь стали повторять слова Бастрюкова.

Между тем баркас, ныряя между волн, ходко шел вперед, удаляясь от корвета. Гребцы наваливались изо всех сил, так что пот градом катил с их раскрасневшихся лиц.

Цепко ухватившись за румпель руля, Лопатин с напряженным вниманием, прерывисто дыша, смотрит перед собой, направляя баркас в разрез волне. Подавшись всем корпусом вперед, точно этим положением ускорялось движение шлюпки, он всей фигурой своей и возбужденным лицом с лихорадочно блестевшими глазами олицетворял нетерпение. Он обернулся: корвет уже казался маленьким суденышком, точно от него отделяло необыкновенно большое пространство, а не верста или полторы. Он взглянул на компас и умоляющим голосом произнес:

- Милые... голубчики... теперь должно быть близко... Навались!

Теперь он привстал и, еле держась на ногах на стремительно качающейся шлюпке, оглядывал океан и прислушивался.

Ничего не видно. Ничего не слышно, кроме гула перекатывавшихся волн.

- Артемьев! О-о-о-о! Артемьев! - надсаживался молодой мичман, весь поглощенный в эту минуту одной мыслью: найти и спасти Артемьева.

Ни звука в ответ. Только рокочут волны.

- Буек, ваше благородие! - вскрикивает матрос.

Баркас гребет к буйку. Увы! он одиноко качается на волнах.

- Он тут где-нибудь поблизости, ребята... Бог даст, спасательный круг у него... Смотри, не видать ли?..

Вдруг на лице Лопатина безумная радость.

- Ребята, навались... Он здесь... Он машет рукой... Гляди... Братушки, навались!

Еще несколько дружных гребков весел - и баркас подплывает к Артемьеву, который, словно бутылка, вертелся в волнах.

- Братцы... а я уж и не ждал! - проговорил Артемьев.

Когда его подняли на баркас, он в первое мгновение от радостного волнения не мог говорить и только глядел на своих благодарными, полными слез глазами.

- Дай, ребята, ему чарку рома... Вали другую. Клади вот сюда, около меня, да накрой одеялами! - говорил счастливый Лопатин.

После двух чарок рома Артемьев пришел в себя и стал было рассказывать, как оступился со шлюпки, как упал и схватился за спасательный круг и как думал, что его не увидят со шлюпки, и ему придется помирать... Но Лопатин, занятый управлением шлюпки, слушал его рассеянно.

- Расскажешь на корвете, голубчик, - сказал он и снова вытянулся весь вперед и снова глаза его лихорадочно блестели, когда к баркасу приближался грозный вал.

На корвете переживали в этот час томительное ожидание. Когда баркас скрылся из глаз, бинокли устремились за ним, то скрывавшимся за волнами, то появлявшимся на их гребнях... Наконец и его потеряли из вида... Капитан напрасно искал его и, несколько побледневший и напряженно серьезный, выдавал свое тайное беспокойство за благополучие баркаса и людей на нем тем, что одной рукой нервно пощипывал бакенбарду, и, словно бы желая рассеять свои сомнения, проговорил, обращаясь к старшему офицеру: