Вокруг света на 'Коршуне' - Страница 48

- Совершенно верно-с! - подтвердил старший штурман. - Господин Ашанин вообще отлично делает наблюдения и вычисляет... хоть бы штурману!

- Ну, поздравляю вас, господин Ашанин. Степан Ильич скуп на похвалы, а вас хвалит... Очень рад... Хорошему моряку надо быть и хорошим штурманом. К сожалению, многие об этом забывают.

И, отвечая на поклон уходившего молодого человека, капитан прибавил:

- За обедом увидимся. Ведь вы сегодня у меня обедаете?

Едва только старший штурман показался в кают-компании, как со всех сторон раздались голоса:

- Сколько миль прошли, Степан Ильич? Скоро ли экватор? Какая широта и долгота?

Старший штурман едва успевает отвечать, но под конец начинает раздражаться и на последнем любопытном срывает свое сердце. Этим последним обыкновенно бывает старший механик, невозмутимый и добродушный хохол Игнатий Николаевич, который как-то ухитрялся не замечать недовольного лица старшего штурмана, уже ответившего раз двадцать одно и то же, и, входя в кают-компанию в своем засаленном, когда-то белом кителе, самым хладнокровным образом спрашивает:

- А сколько миль мы прошли, Степан Ильич?

- Да оставьте, наконец, меня в покое! Я уже сто раз говорил! вспыхивает старший штурман. - И к чему вам знать, скажите на милость, Игнатий Николаевич?

Но Игнатий Николаевич так добродушно глядит своими большими голубыми глазами на старшего штурмана, что тот невольно смягчается и скороговоркой говорит:

- Сто девяносто две мили-с! Сто девяносто две-с!

В половине первого офицеры обедают. Обед, благодаря хозяйственным талантам выбранного содержателя кают-компании, отличный... Еще живность не вся съедена, еще не пришлось сесть на консервы.

От двенадцати до двух часов пополудни команда отдыхает, расположившись на верхней палубе. На корвете тишина, прерываемая храпом. Отдых матросов бережется свято. В это время нельзя без особенной крайности беспокоить людей. И вахтенный офицер отдает приказания вполголоса, и боцман не ругается.

Не все, впрочем, спят. Улучив свободное время, несколько человек, забравшись в укромные уголки, под баркас или в тень пушки, занимаются своими работами: кто шьет себе рубашку, кто тачает сапоги из отпущенного казенного товара.

В два часа снова свисток и команда:

- Вставать, мыться, грамоте учиться!

Потягиваясь и зевая, поднимаются матросы, обливают свои лица водой из парусинных ведер, и затем начинаются занятия.

От двух до четырех часов палуба корвета представляет собой огромный класс, в котором происходят занятия под главным наблюдением гардемаринов. Часть сидит за азбуками и читает по складам; другие читают довольно бегло; третьи занимаются арифметикой.

Несмотря на то, что занятия начались не более месяца и на корвете из 170 человек грамотных было только 50 человек, теперь почти все уже выучились читать. Почти все матросы учатся охотно, вероятно благодаря отсутствию принуждения. Соревнование и награды еще более увеличивают эту охоту, так как в воскресенье матросы, сделавшие за неделю хорошие успехи, получают похвалу от капитана, а лучшие, кроме того, по доллару и по книге для чтения. Только десять человек старых матросов положительно отказались от обучения. В их числе были и оба боцмана.

- Не желаем, ваше благородие!

Их, разумеется, не приневоливали.

По окончании классов на палубу выносится громадный глобус, на котором крупной чертой был проложен путь "Коршуна" от Кронштадта и на котором ежедневно отмечалось пройденное расстояние. Кто-нибудь из гардемаринов прочитывал популярную лекцию по географии, и вокруг толпилась масса внимательных слушателей.

На следующий день, вместо географической лекции, читались лекции по русской истории, и интерес еще более возрастал. А на третий день кто-нибудь из молодых людей читал вслух какое-нибудь из подходящих произведений Пушкина, Гоголя, Тургенева, Писемского и Григоровича. Внимали этим чтениям матросы восторженно. Особенно им нравились "Записки охотника" и "Антон Горемыка".

- Это все правда!

- Так оно и есть!

- Верно, братцы, написано!

Так восклицали после чтения матросы.

Нужно ли распространяться о благотворном значении всех этих занятий, вызванных инициативой благороднейшего и образованного капитана? Можно только пожалеть, что чтения эти были единичным явлением, и пожелать, чтобы было побольше таких капитанов, заботящихся о просвещении матросов.

К этому времени дневная истома пропадала. В воздухе веяло прохладой, и матросы, собравшись на баке, слушали песенников, которые почти каждый вечер "играли" песни.

Отлично пели они! Голоса подобрались в хоре все свежие и молодые, и спелись они превосходно.

И песня лилась за песней, то полная шири и грусти, то полная веселья и удали, среди тепла и блеска тропиков, среди далекого океана, напоминая слушателям далекую родину с ее черными избами, морозами, бездольем и убожеством, горем и удалью.

Моряки любят слушать песни. Особенно любил их слушать Бастрюков. Он словно бы замирал в какой-то блаженной истоме. Лицо его бывало полно какой-то тихой задумчивости, и славные, добрые глаза глядели так кротко-кротко и в то же время грустно...

О чем вспоминал он в эти минуты? О чем жалел? Чего хотел?

А бархатный тенорок одного чернявого матросика-запевалы так и просился в душу, так и звенел чистыми, металлическими звуками, чаруя своей задушевностью.

- Вали, ребята, плясовую!

Хор грянул плясовую, и тот же бархатный тенорок так и сверкал удальством и весельем. Невольно даже старики-матросы поводили плечами и притоптывали ногами... А лучшие плясуны уже отплясывали трепака к удовольствию зрителей.