- Андрей Николаевич! пошлите на баркас в помощь Петру Николаевичу кадета Ашанина.
- Есть! - ответил старший офицер и сказал Володе: - Ступайте, да смотрите, без толку не лезьте в опасность. - Володя бросил благодарный взгляд на мостик и стал спускаться по трапу.
- С богом! Отваливайте! - проговорил старший офицер.
С корвета отпустили веревку, на которой держался баркас, и он, словно мячик, запрыгал на волнах, удаляясь от борта.
Многие матросы перекрестились.
А с мачты, усеянной людьми, раздалось троекратное "Vive la Russie!"
- Навались, ребята! - говорил лейтенант с рыжими усами, правя рулем вразрез волн, верхушки которых то и дело обдавали всех сидевших на баркасе.
Но гребцы и без того "наваливались" изо всех сил, выгребая против сильного волнения, и баркас ходко подвигался вперед, ныряя в волнах, словно морская утка. На шлюпке близость этих водяных гор казалась еще более жуткой, и у Ашанина в первые минуты замирало сердце. Но возбужденный вид этих раскрасневшихся, обливающихся потом лиц гребцов, спешивших на помощь погибавшим и не думавших об опасности, которой подвергаются сами, пристыдил юнца... Он взглянул на качающуюся мачту, которая была уже близко, увидал эти дико радостные лица и уже более не обращал внимания на волны и почти не замечал, что был весь мокрый. - Vive la Russie!.. Vive la Russie! раздалось с полузатонувшего корабля, когда баркас был в нескольких саженях.
И люди стали спускаться с верхушки мачты, наседая друг на друга.
- Du calme! Attention! Nous les prendrons tous! Nous n'ocblierons personne! (Не торопитесь! Осторожнее! Мы всех возьмем! Никого не оставим!) крикнул лейтенант.
Но нетерпение скорее спастись пересиливало благоразумие... Все теперь столпились на нижних вантах, смертельно бледные, с лихорадочно сверкающими глазами, с искаженными лицами, толкая друг друга. И один из этих несчастных, видимо совсем ослабевший, упал в море.
Баркас направился к нему. Несколько дружных гребков - и один из матросов, перегнувшись через борт, успел вытащить человека из воды. Худенький, тщедушный француз с эспаньолкой был без чувств.
Володя занялся им.
Баркас подошел к судну с его подветренной стороны. Лейтенант строго прикрикнул, чтобы слушались его и без его приказания не садились.
Тогда только водворилось некоторое подобие порядка, и один за другим французы прыгали в баркас. Старик-капитан судна соскочил последним.
Оставалось на вантах еще пять человек. Они, видимо, совсем закоченели и не имели силы сойти.
- Ребята, надо снять этих людей! - сказал лейтенант.
Тотчас же из баркаса выпрыгнуло на судно несколько матросов и вместе с ними Володя. Они были в воде выше колен и должны были цепко держаться, чтоб их не снесло волнами.
Осторожно снимали они полузамерзших людей и передавали на баркас. Наконец, все были сняты, и мокрые матросы с Володей спрыгнули на баркас.
- Plus personne? (Больше никого не осталось?) - спросил лейтенант у старика-капитана.
- Personne! (Никого!) - проговорил старик и вдруг зарыдал.
Плакали и другие, целовали руки матросам и просили пить. Один дико захохотал. Некоторые лежали без чувств. Юнга, мальчик лет пятнадцати, сидевший около Володи, с воспаленными глазами умолял его дать еще глоток... один глоток...
- Не давайте, Ашанин, а то умрет, - сказал лейтенант.
Было что-то невыразимо потрясающее при виде этих страдальцев. Все они были изнурены до последней степени и казались мертвецами. Всех их прикрыли одеялами и всем дали по глотку рома.
Помощник капитана, здоровенный бретонец, который был бодрее других, слабым голосом рассказал, что они двое суток провели на мачте без пищи, без воды.
- Sans vous... (Без вас...)
Он не мог продолжать и только прижимал руку к сердцу.
Через двадцать минут баркас приставал к борту "Коршуна".
Всех спасенных пришлось поднимать из баркаса на веревках. Двоих подняли мертвыми; они незаметно умерли на шлюпке, не дождавшись возврата к жизни.
Мокрые и возбужденные вышли на палубу гребцы и были встречены капитаном.
- Молодцы, ребята! - проговорил он. - Постарались! Идите переоденьтесь да выпейте за меня по чарке водки.
- Рады стараться, вашескобродие!
- А вы, Ашанин, совсем мокрый, точно сами тонули...
- Он, Василий Федорович, по горло в воде гулял на затонувшем судне людей снимал! - заметил лейтенант.
- Ну, идите скорее вниз... переоденьтесь да обогрейтесь, и милости просим ко мне обедать.
Через несколько минут баркас был поднят, и "Коршун", сделав поворот, снова шел прежним своим курсом.
Тем временем доктор вместе со старшим офицером занимались размещением спасенных. Капитана и его помощника поместили в каюту, уступленную одним из офицеров, который перебрался к товарищу; остальных - в жилой палубе. Всех одели в сухое белье, вытерли уксусом, напоили горячим чаем с коньяком и уложили в койки. Надо было видеть выражение бесконечного счастья и благодарности на всех этих лицах моряков, чтобы понять эту радость спасения. Первый день им давали есть и пить понемногу.
Через два дня все почти французы оправились и, одетые в русские матросские костюмы и пальто, выходили на палубу и скоро сделались большими приятелями наших матросов, которые ухитрялись говорить с французами на каком-то особенном жаргоне и, главное, понимать друг друга.
Старик-капитан, высокий, худой, горбоносый южанин из Марселя, с бронзовым, подвижным и энергичным лицом, опушенным заседевшими баками, и эспаньолкой, на другой же вечер мог рассказать в кают-компании обстоятельства крушения своего трехмачтового барка "L'hirondelle" ("Ласточка").