Вокруг света на 'Коршуне' - Страница 127

127

Адмирал был в нескольких шагах на правой стороне полуюта.

- Гардемарин Ашанин...

Адмирал остановил на Ашанине на секунду свои большие круглые, еще метавшие молнии глаза и, словно бы обрадованный видом нового лица, не напоминавшего ему тех лиц, которых он только что разносил, внезапно просветлел и, протягивая руку, проговорил:

- Здравствуйте, любезный друг... Очень рад вас видеть... Слышал от Василия Федоровича, что хорошо служите... Я вас потребовал, чтобы вы мне прочли, что вы там видели в Кохинхине... Да... прослушаю... Завтракаете у меня, а после завтрака...

Адмирал прервал речь и, повернув к морю свою круглую, крепко посаженную в плечах голову, в фуражке, чуть-чуть сбитой на затылок, взглянул на баркас, возвращающийся к "Коршуну", и резким металлическим голосом, заставившим Ашанина невольно вздрогнуть, крикнул:

- Николай Николаевич!

Почти в ту же секунду подбежал на рысях молодой мичман, флаг-офицер адмирала, и замер в ожидании, приложив руку к козырьку фуражки.

Эта поза, казалось, взбесила адмирала, и он крикнул:

- Ну, чего вы вытянулись, как фельдфебель?.. Что я, армейский генерал? Нужна мне ваша вытяжка, что ли?.. Опустите руку.

Флаг-офицер опустил руку и принял более свободное положение.

- Когда баркас будет поднят, сделать сигнал: "Сняться с дрейфа".

- Есть! - отвечал флаг-офицер и поспешил отойти.

- Так после завтрака вы мне прочтете, что вы там написали, - снова обратился адмирал к Ашанину, несколько смягчая тон. - Василий Федорович хвалил... А вы должны за честь считать, что служите на "Коршуне"... Вполне исправное судно... Да-с. И быстро в дрейф лег "Коршун"... Отлично... Скорее, чем мы на "Витязе"... А мы копались! - продолжал адмирал, возвышая голос и, по-видимому, для того, чтобы эти слова услыхали и капитан, и старший офицер, и вахтенный мичман. - Видно, что на "Коршуне" понимают, почему для моряка должна быть дорога каждая секунда... Упади человек за борт, и каждая секунда - вопрос о жизни и смерти... Да-с, на "Коршуне" это понимают... По-ни-ма-ют! - почти крикнул на Ашанина адмирал, готовый, казалось, снова "заштормовать" при воспоминании о том, что адмиральский корвет лег в дрейф двадцатью секундами позже "Коршуна".

- Можете идти, - круто оборвал адмирал и, когда Ашанин повернулся, он крикнул вдогонку: - Расскажите товарищам, как служат на "Коршуне".

Спустившись в гардемаринскую каюту и весело здороваясь с шестью товарищами, которых давно не видал, Ашанин был встречен прежде всего вопросами: "попало" ли ему от глазастого черта? - и поверг всех в, изумление, что ему не попало, несмотря на то, что он подвернулся как раз после "общего разноса" за то, что "Витязь" чуть-чуть "опрохвостился" сегодня.

Все наперерыв спешили познакомить Ашанина с адмиралом в кратких, но выразительных характеристиках беспощадной юности, напирая главным образом на бешеные выходки стихийной страстной натуры начальника эскадры. Про него рассказывались легендарные истории, невероятные анекдоты. Признавая, что Корнев лихой моряк и честнейший человек, все эти молодые люди, которые только позже поняли значение адмирала, как морского учителя, видели в нем только отчаянного "разносителя" и ругателя, который в минуты профессионального гнева топчет ногами фуражку, прыгает на шканцах и орет, как бесноватый, и боялись его на службе, как мыши кота. Ашанину изображали адмирала в лицах, копируя при общем смехе, как он грозит гардемарина повесить или расстрелять, как через пять минут того же гардемарина называет любезным другом, заботливо угощая его папиросами; как учит за обедом есть рыбу вилкой, а не с ножа; как декламирует Пушкина и Лермонтова, как донимает чтениями у себя в каюте и рассказами о Нельсоне, Нахимове и Корнилове и как совершает совместные прогулки для осмотра портов, заставляя потом излагать все это на бумаге. Внезапные переходы его от полнейшего штиля, когда гардемарины были "любезные друзья", к шторму, когда они становились "щенками", которых следует повесить на нока-реях, мастерски были переданы востроглазым, худеньким Касаткиным.

Слушая все эти торопливые рассказы, смотря на более или менее удачные воспроизведения Корнева, Ашанин понял, что на "Витязе" центральной фигурой так сказать героем - был беспокойный адмирал. На нем сосредоточивалось общее внимание; ему давали всевозможные клички - от "глазастого черта" до "прыгуна-антихриста" включительно, его бранили, за небольшим исключением, почти все, над ним изощряли остроумие, ему посвящались сатирические стихи.

- Слушай, Ашанин, какую я песенку про него написал... Небось, он ее знает... Слышал, дьявол! - похвастал Касаткин.

- И не расстрелял тебя? - засмеялся Ашанин.

- Нет... смеялся... Просил всю песню показать...

И маленький гардемарин с задорным вихорком и мышиными глазками, благоразумно затворив двери каюты, затянул фальцетом, а все подтянули хором:

Хуже ливня и тумана,

Мелей, рифов, скал,

Шквала, шторма, урагана

Грозный адмирал...

Второго куплета не успели начать. Ворвавшийся в каюту рассыльный прокричал: "Свистали всех наверх с дрейхвы сниматься!", и все юные моряки, нахлобучивши на свои головы фуражки, как полоумные, бросились наверх и разбежались по своим местам.

Вышел наверх и Ашанин. Чувствуя себя пассажиром, он приютился в сторонке, к борту у шканцев, чтобы не мешать авралу, и посматривал то на адмирала, стоявшего, расставив фертом ноги, на полуюте, то на свой "Коршун". И Ашанин, уже давно проникшийся особенной знакомой морякам любовью к своему судну, горячо желал, чтобы "Коршун" снялся с дрейфа скорее "Витязя".

127