Вокруг света на 'Коршуне' - Страница 100

100

- Да ведь мы и без адмирала, кажется, в порядке? - улыбался капитан. Не для адмирала же мы служим и исполняем свой долг!

Андрей Николаевич и сам это знал и исполнял свой долг безупречно, но все-таки полагал, что лишняя чистка перед адмиральским смотром дела не испортит, как лишняя ложка масла в каше. И он ответил:

- Совершенно верно, Василий Федорович: мы и без адмирала, слава богу, заботимся о "Коршуне".

- Да еще как вы, Андрей Николаевич, заботитесь! У вас корвет - игрушка.

- Ничего, кажется, в порядке суденышко, - скромно проговорил старший офицер, довольный комплиментом и хорошо знавший, что капитан вполне ценит такого служаку, как он. - А все-таки... Адмирал ведь дока и строгий... Так чтобы не к чему было придраться, Василий Федорович, чтобы он увидел, каков "Коршун".

И старший офицер любовным и ласковым взглядом доброго пестуна окинул сиявшую чистотой палубу, и пушки, и рангоут, и снасти. В этом взгляде чувствовалась та любовь к своему судну, которой отличались в прежнее время моряки. И, помолчав, он прибавил:

- А по мне, Василий Федорович, лучше, если бы адмиральских смотров совсем не было. И вообще подальше от начальства... Оно спокойнее...

- Корнев к пустякам не придирается... На этот счет не беспокойтесь, Андрей Николаевич.

- Я, Василий Федорович, вообще... Другие вот любят, знаете ли, быть на виду у начальства, а я этого не люблю... Не такой характер. Что делать! застенчиво усмехнулся Андрей Николаевич. - А пожалуй, адмирал к нам сядет? вдруг тревожно спросил он.

- Весьма возможно. Он любит лично знакомиться с чинами эскадры и с офицерами. Но вам-то тревожиться нечего, Андрей Николаевич. К вам самому строгому адмиралу не за что придраться, хотя бы он и искал случая. Вы ведь знаете, что я не комплименты вам говорю, и знаете, что я считаю за счастье служить с вами, Андрей Николаевич! - прибавил с чувством капитан.

Тронутый Андрей Николаевич горячо благодарил, и его зарослое волосами бородатое лицо светилось радостной улыбкой. Он сам глубоко уважал командира, и ни разу у него не было с ним никаких столкновений и даже недоразумений, обычных между командиром и старшим офицером. Они дополняли друг друга. Капитан был, так сказать, душой этого пловучего уголка, оторванного от родины, душой и распорядителем, а старший офицер - его руками.

III

Часов в девять утра "Коршун" входил под парусами в проливчик, соединяющий море с рейдом. Все были вызваны наверх "становиться на якорь". На палубе царила мертвая тишина.

Слегка накренившись, корвет пробежал пролив и взял влево в глубину бухты, где, в числе нескольких военных судов под иностранными флагами, стояла и маленькая русская эскадра: корвет под контр-адмиральским флагом и два клипера. Красивый белеющийся город с маленькими домами раскинулся среди зеленых пятен у бухты, поднимаясь по склону небольшой возвышенности.

Но почти никто не смотрел на город. Глаза всех были устремлены на красивый флагманский корвет, к которому направлялся "Коршун". Вот он прорезал кормы английской канонерки и французского авизо, миновал несколько "купцов" и летел теперь прямо на адмиральский корвет.

- Начинайте салют! - скомандовал старший офицер, стоявший на мостике.

Там же стояли капитан и старший штурманский офицер. Остальные офицеры стояли по своим местам у мачт, которыми заведывали. Только доктор, батюшка, оба механика и единственный "вольный", то есть штатский, мистер Кенеди, стояли себе "пассажирами" на шканцах.

- Первое пли... Второе пли... Третье пли... - командовал замирающим голосом артиллерийский офицер, Захар Петрович, вращая своими круглыми, слегка выкаченными глазами и отсчитывая про себя: раз, два, три, четыре... до десяти, чтобы промежутки были правильные и чтобы салют был, как выражался Захар Петрович, "прочувствованный".

И он действительно его "прочувствовал" и даже "просмаковал", этот коренастый пожилой человек, далеко неказистый собой, с лицом, похожим, если верить сравнению, сделанному втихомолку кем-то из гардемаринов, на медную кастрюльку. Теперь эта медная кастрюлька полна сосредоточенного, немного страдальческого выражения. Перебегая от орудия к орудию, старый артиллерист, казалось, весь, всеми фибрами своего существования поглощен в салют. В эту минуту он забыл все на свете, даже своего маленького сынка-сиротку, которого он оставил в Кронштадте и ради которого отказывает себе в удовольствиях, редко съезжает на берег и копит деньги. Ради него, вероятно, он - старый бурбон и дантист - серьезно воздерживается от желания "расквасить кому-нибудь рожу" ввиду предупреждения капитана, что он будет списан с корвета, если не перестанет драться.

Одиннадцать выстрелов салюта контр-адмиральскому флагу гулко раздаются один за другим, отдаваясь эхом на берегу. Облачка белоснежного дыма, вылетая из жерл орудий, быстро относятся ветром и тают в воздухе.

Салют окончен, и Захар Петрович, сияющий, довольный и вспотевший, полный сознания, что салют был "прочувствованный", с аффектированной скромностью отходит от орудий на шканцы, словно артист с эстрады. Ему никто не аплодирует, но он видит по лицам капитана, старшего офицера и всех понимающих дело, что и они почувствовали, каков был салют.

Выскочил первый дымок с адмиральского корвета. Раздался выстрел - один, другой, и на седьмом выстрелы прекратились. Ответный салют русскому военному флагу был окончен.

До адмиральского корвета уже было недалеко, и зоркие глаза капитана и старшего офицера меряют расстояние, отделяющее "Коршун" от адмиральского корвета. В сбитой на затылок шапке, с расставленными фертом ногами, слегка возбужденный, с горящими маленькими глазками, Андрей Николаевич совсем не похож теперь на того суетливого и трусящего начальства человека, каким он бывает на смотрах. Теперь он лихой моряк, позабывший и адмирала и думающий только о том, как бы щегольски прорезать корму "адмирала" и стать на якорь, как следует доброму судну. Он чувствует, что со всех судов эскадры и с иностранных судов на "Коршун" устремлены глаза моряков, осматривающие нового гостя такими же ревнивыми взорами, какими смотрят на балу дамы на вновь прибывшую красавицу. И Андрей Николаевич, словно бы отец или муж этой красавицы, стоит на наветренной стороне мостика, посматривая вперед с горделивым чувством в душе, уверенный, что его красавица не осрамится. Он только изредка вскрикивает рулевым:

100